Когда я была маленькой, папа любил смотреть телевизор, развернув к нему большое кресло, а я всегда пристраивалась клубочком где-то рядом. Я помню как мы смотрели Твин пикс и полтергейст (какой-то старый сериал-ужастик из 90-х), а мама сидела на кухне, потому что боялась страшных фильмов. Она кричала из кухни, чтобы я ложилась спать, а я не слушалась и продолжала сидеть рядом с отцом. И только когда он сам говорил, иди спать, я тут же и без разговоров уходила к себе. Родители развелись, когда мне было 7 лет. И очень долго моим единственным желанием было, чтобы они снова были вместе. Но чудес не бывает. Это я пойму уже когда стану намного старше. Сначала папа приходил ко мне на выходные, а потом, когда мама подала на алименты, стал появляться реже. Но его приход всегда был для меня важным событием. Спустя какое-то время он женился на другой женщине и у него родилась дочь. Я часто приходила к ним в гости. Я помню лето, солнце, короткий путь через гаражи, его заправку, где он работал. Дома у них всегда пахло свежевыстиранным бельем, было светло и солнечно. Папа делал мне молочный коктейль под заставку из игры фаркрай, музыка орала на весь дом. (это была песня In the end группы Linkin Park, она ему очень нравилась). В те моменты я была счастлива.
Папа никогда не унывал, всегда шутил. По-крайней мере, так было со мной и с окружающими, которых я видела. Он всегда был за любые затеи. Как-то я сказала, что хочу сходить ночью на кладбище, так он этой же ночью пришел с фонариками. Я спрашивала: "Пап, а почему все калитки открыты?" "Ну им же нужно ночью выходить погулять" "ПАПА!!!". Как-то мне приспичило найти пещеру в горах, потому что я где-то улышала, что она там есть. И мы часами с ним по жаре лазили по этим горам в поисках хоть чего-то похожего на пещеру. Бредили идеей найти клад. Лазили в подвале сгоревшего заброшенного дома. В общем делали то, что обычно не делают скучные взрослые. Папа никогда не был скучным взрослым.
Он занимался спортом. Когда я была маленькой, любила сидеть у него на спине, когда он отжимался, помню его тяжелую штангу и турник, закрепленный в дверном проеме, об который всегда бился головой его друг, когда он приходил к нам в гости. Когда мы ходили на речку, он ее переплывал и без остановки плыл назад. Я вспоминаю сейчас солнце, блеск воды и его голову вдалеке, когда он выныривал из воды. Еще из более раннего я помню как он по этой же реке зимой катал нас с двоюродным братом на санках. Иногда он привязывал санки к нашей собаке - большой серой овчарке и кидал ей палку. Она срывалась с места, а мы визжали от восторга и быстрой езды. А папа смеялся. Когда меня положили в больницу, он приехал и подарил мне куклу. Это была барби, у которой гнулись руки. Я была на седьмом небе от счастья.
Когда я училась в школе, я перебирала открытки и всегда плакала, когда находила открытки от него. Особенно почему-то запомнилась фиолетовая, с медведем, наверное, потому что там его почерком было написано поздравление "Любимая моя Катрин"... и я плакала. Почему? Я не знаю, но мне было это дорого. Я всегда мечатала о собаке. Хотела ее безумно, но мы жили в квартире и о собаке не могло быть и речи, я хотела именно большую. И папа на день рождения принес мне мягкую игрушку - большую коричневую собаку. Он всегда дарил мне подарки, на каждый день рождения. Еще я много читала и он покупал мне книги. А как-то смастерил полку для них, но моей маме она не понравилась и ее родственники высмеивали его работу. А мне было до слез обидно и я его защищала, а его полка для меня была настоящим сокровищем. Потому что это сделал ПАПА. Для меня. Своими руками.
Мы часто ходили вместе на речку, на рыбалку, в лес за грибами. Все мои воспоминания о нем пахнут летом и солнцем. Уже потом, когда я переехала в другой город, мы стали реже общаться. Так, созванивались пару раз в месяц. Однако когда я приезжала домой этот недостаток общения никогда не чувствовался - мы разговаривали, как будто всегда были рядом. Я могла ему рассказать какие-то личные вещи, спросить совета или вообще поговорить по душам. Причем на любые темы. Часами сидели на лавочке и обсужали какие-то вопросы о жизни и смерти, о будущем и прошлом, обо всем, что придет в голову.
Он всегда был за меня. Когда мы поругались с мамой, я позвонила ему вечером и он тут же приехал за мной. Когда я сомневалась в себе, он всегда говорил, что я самая лучшая. Я чувствовала, что хоть его и не было рядом большую часть моей жизни, я была под защитой. Что где-то есть папа, который всегда придет за мной.
Год назад мне приснился сон. Что папа умер. Он лежал в гробу, а я плакала над его бездыханным телом. Я позвонила ему, рассказала про сон, он посмеялся. Мол, не дождетесь. Я в очередной раз попросила его сходить в больницу провериться, т.к. уже довольно давно его беспокоит незаживающая язвочка на языке. Он снова отмахнулся, мол, это просто грибок какой-то, пройдет. Он не любил ходить по больницам, да его можно понять, медицина в нашем городке мягко скажем, такая себе. Я ни раз его просила сходить к врачу, он всегда говорил да-да, я схожу. Все родственники твердили ему об этом. В общем, исход закономерен. Мне приходит смс от тети, что мой отец в больнице. Онкология, завтра операция. Что я испытала? Наверное, весь спектр эмоций сразу. В больнице ему отрезали большую часть языка и лимфоузлы, т.к. в них были метастазы. Это была четвертая стадия. Он прислал мне свое фото после того, как отошел от наркоза. Слезы душили меня, когда я увидела все эти трубки, опухшее лицо. Я ходила к нему в больницу, он отвечал мне выражением лица или набирал текст на телефоне. Я говорила, пап, у тебя железные яйца. Я тобой горжусь. И он улыбался. Потом его направили на лучевую терапию. Кажется, сеансов 30. После его звонков по видеосвязи, я рыдала. От несправедливости, от того, что мне так его жаль, а я ничем не могу ему помочь, от того, что ему больно. Но с ним я, конечно, шутила, что-то рассказывала, и только иногда предательские слезы сдавливали горло и мешали дышать. В октябре он поздравил меня с днем рождения, извинился, что пока без подарка. Я сказала, что лучшим подарком для меня будет его выздоровление, он написал, что будет стараться. Пару месяцев я ему писала и спрашивала о его состоянии. Лучше ему не становилось. Я разговаривала только с ним, от того все родственники решили, что я бессердечная сволота, что ничем не интересуюсь и ни у кого ничего не спрашиваю. Почему не спрашивала? Не знаю, у меня было такое чувство, что у них своя семья, а я просто как какой-то ненужный отросток. Они там между собой что-то решали, а я не спрашивала что. И получается, что ни в чем не участвовала. Только постоянно писала папе, спрашивала как дела и получала очевидный ответ - никак. Мне было плохо. Я варилась во всем этом одна, а все остальные родственники были вместе и как-то помогали друг другу. Я до сих пор не знаю, почему не написала всем. То ли от того, что упустила момент и не влилась в это все сразу, то ли боялась, что я не нужна. Не знаю. Это другая тема для размышления, сейчас не об этом.
На январские праздники я приехала к нему домой. Он похудел, с трудом ел, т.к. на шее у него появился какой-то отек. Врачи сказали, что это просто последствия лучевой терапии, все пройдет, вот пейте эти таблетки. Он честно выполнял указания врачей и исправно ходил в больницу. Но ответ все так же был один - это всего лишь последствия лучевой. На вопросы о лечении в Москве он махал рукой, мол, везде дураки, только деньги потратишь.
В апреле я приехала снова. И мне трудно описать, что я увидела. Это просто был скелет, с ярко-голубыми красивыми глазами моего отца. Он струдом вставал, передвигался очень медленно, не мог уже даже пить. Родственники уговаривали его поставить зонд, сделать хоть что-то, но мой отец был упрям как стадо ослов. "Последствия лучевой" превратились в неоперабельную опухоль, про которую он сказал, что в конечном итоге она его задушит. Мы были с ним одни весь день. Только он и я. В доме было очень холодно, но папа не мерз, он всегда был закален, да и просто говорил, что в холоде ему лучше. Я забралась к нему под одеяло и обняла этот живой скелет. От него пахло до боли знакомым запахом - его запахом, папиным. Мне так было тяжело сдерживать слезы. Потом я просто сидела рядом и не могла оторвать от него взгляд. От его ярко-голубых глаз. И меня подмывало спросить страшно ли ему? Мы лежали молча. Он холодными длинными пальцами перебирал мои волосы и гладил по щеке, а я задыхалась от душивших меня слез. Недавно умер его лучший друг и папа, еле передвигаясь сам, пошел на его похороны. Они дружили очень долго, вместе работали, вместе заболели онкологией, вместе лежали в больнице и вот этот друг умирает. Я не знаю, что отец чувствовал по этому поводу, но я думаю, что об этом не трудно догадаться, особенного, когда он сказал, что друг отмучился. Он дал мне прочитать их последнюю переписку, где отец предлагал ему сбежать в лес с ящиком водки и так умереть. Когда я уходила, отец извинился, мол, прости, проводить не могу. Я его поцеловала, попросила прощения за то, что не могу ничего сделать, что вот я такая никчемная. Он разозлился, сказал, что никакая я не никчемная, что я ничего не могла сделать. Даже в такой момент он меня поддерживал и успокаивал, вот такой он человек. Я шла по городу, лил дождь и мне хотелось просто орать, куда-то бежать, вырвать из груди противно копошившийся комок из эмоций. Я мысленно молила Бога, Господи, если ты его спасешь, я никогда не усомнюсь в твоем существовании.
В майскую субботу пришло сообщение от тети, что отца увезли в больницу на скорой. С ним была моя сестра и я тут же помчалась к ним. Он задыхался и ему собирались ставить трахеостому. Потом я узнала, что его сатурация упала до 50%. Он выдержал поездку на скорой в другой город, выдержал операцию. Он был сильным, всегда был таким. Через какое-то время мне разрешили навестить его в реанимации. Сказали, что его состояние крайне тяжелое, что в любой момент он может уйти, что он не совсем адекватен. Я не была готова к тому, что увидела. Среди больных, истощенных, страдающих людей, лежал мой папа. Его руки были связаны, ноги тоже. Он постоянно ими дергал и веревки врезались ему в кожу. Руки были даже обернуты полотенцем. Из горла торчала трубка, из которой вырывалось его дыхание, в носу стояла кислородная трубка. Я подошла к нему и сказала привет, пап. Мне кажется, что он узнал меня, начал пытаться что-то сказать, я спрашивала может ему плохо, может, позвать врача, но это было явно не то, что он хотел. Я чуть не заревела от того, что не могу понять, чего он хочет. Он прекратил свои попытки сказать что-либо и провалился в беспокойный сон. Я села рядом, решив, что буду сидеть здесь до тех пор пока меня не выставят вон. Он лежал на спине, но голова была повернута на бок, чтобы опухоль не сдавливала горло, он начал дергаться сильнее и как будто заваливаться в мою сторону, я поняла, что он хочет повернуться ко мне. Я подошла к нему и он попытался опять что-то сообщить и я сказала, что пап, все нормально, я тут с тобой, потому что хочу этого сама. Мне показалось, что он кивнул и закрыл глаза. Я постояла еще какое-то время рядом, пока врач не дотронулся до моего плеча и не сказал: "Моя хорошая, пора идти". Я говорю пока, пап, глажу его по руке и ухожу. Конечно, я пытаю врача, почему отец связан, как долго будет стоять трубка, как скоро он придет в себя. Мне терпеливо отвечают на все вопросы и я как в тумане ухожу. На улице я разрыдалась в голос. Это не описать насколько тяжело.
Через пару дней, его из реанимации на скорой отправляют в терапевтическое отделение по месту жительства. Вставляют зонд, находят пневмонию и начинают свое карательное лечение. Папе стало лучше, если "лучше" это вообще то слово, которое можно применить для его состояния. Однако улучшения по сравнению с тем, что я видела в реанимации, опеределенно были. Он всех узнавал, показывал, что ему нужно, если мы не понимали, он мог написать это на листочке. Тем не менее одного его оставить было нельзя. Началось наше круглосуточное дежурство. Я пробыла в городе все майские праздники, в которые он несколько раз чуть не умер, но был вовремя спасен его сестрой, моей тетей. От ее рассказов об этом разрывалось сердце - отец задыхается и не может сказать, что не так, может только смотреть полными безысходности глазами, а она говорит ему, что спасет его и действительно спасает. Дело было в трубке от трахеостомы, которая забилась слизью.
Я работала в другом городе, поэтому могла приезжать только на выходные. И каждый раз это было настоящее испытание - быть с ним и не плакать, потому что нужно быть сильными, чтобы он был уверен, что все не напрасно. Мы правда все верили в него. Почти все, но об этом не будем. Я не могла допустить, что он не выберется, это был папа. ПАПА. Неисправимый оптимист, который всегда меня подбадривал фразой: "Даже если тебя сожрали, у тебя все равно есть два выхода". План у нас был. Хоть его опухоль и была неоперабельна врачи из Москвы давали надежду на химиотерапию. Да, она паллиативная, но она уменьшит опухоль, боли, улучшит качество жизни. Он уже прошел одну химиотерапию и вторая была назначена на май, но по понятным причинам вторую химию не сделали. У нас стояла задача его откормить, чтобы он окреп, вылечить пневмонию и продолжить курсы химиотерапии. Одно время отец мог самостоятельно дойти до туалета и я им восхищалась - всего пару дней назад он был в реанимации, а сегодня уже встает и идет сам. Однако вопреки лечению, лучше не становилось. Проблемы были с питанием. Мы кормили его через зонд, но содеожимое выплескивалось из трахеостомы, лилось из носа и рта. Местные врачи только разводили руками, мол, зонд стоит правильно, возможно, пища просто не усваивается. Назначили уколы для этого. Только уколы уже некуда было колоть. Все его руки были просто черными, не осталось ни одного живого места. Не было сил смотреть на то, как он мучается. Он не мог даже попить воды без мучений. Больше он не вставал, максимум мог ненадолго привстать, чтобы было удобно менять ему памперс. Смотреть на эти худенькие ножки, на когда-то сильное здоровое тело, на эту огромную опухоль, которая как паук сидела на его шее и высасывала последние соки - было невыносимо. С улыбкой говорить ему "привет, пап" и видеть как он улыбается в ответ, легонько сжимая твою руку - было бесценно. В последний раз, когда я его видела, я приехала уже поздно вечером. С ним была сиделка и я думала, что просто поздороваюсь с ним и приду на следующий день. Но он так обрадовался, когда меня увидел, я его обняла, он касался меня, сжимал мои руки, я его спросила мне остаться с тобой сегодня? И он махнул на сиделку, закивал мне и я, конечно же, осталась. Мне кажется, в тот момент я не могла бы уйти от него не смотря ни на что. Это был первый раз, когда я ночевала в больнице, обычно я сидела с ним днем. Я легла на кушетке рядом с его кроватью, чтобы держать за руку и следить за его дыханием. Я рассказала о том, как он мне дорог, как я его люблю, о той кукле, которую он подарил мне в далеком детстве, о том, как было здорово с ним проводить время. Я не видела его в темноте, но мне кажется, что он улыбался. Каждое его пожелание было большим счастьем, даже если это просто просьба о соке. Все это значило, что он живой, он что-то хочет и я могу это ему дать. В воскрсенье ему было уже как-то грустно, наверное, я думаю, донимали боли. Я ему рассказывала о том, как мы будем ходить в лес и на рыбалку, что все пойдет на лад, сказала, что я им горжусь, что он настоящий мужик и у него реально стальные яйца, но он уже не улыбался этому, словно уже в это не верил. Каждый выходной перед моим отъездом я говорила ему, пап, я приеду через неделю дождись меня, пожалуйста, и он кивал. В этот раз я этого не сказала, не знаю почему. На неделе я заболела и в выходные действительно не приехала. Болела не серьезно, Был насморк, не хотела его заразить и так тяжело, а тут еще плюсом ко всему забитый нос. А в воскресенье его не стало. Не смотря на диагноз, это все равно было неожиданно, я до последнего верила, что он поднимется, что вернется из больницы домой, ведь он так этого хотел.
У меня словно выбили землю из-под ног. Я не осознаю, что произошло. Я понимаю, почему люди верят в Бога. Если верить, что где-то есть место, куда уходят умершие, что мы расстаемся не навсегда, то становится значительно легче. Но я больше не верю. Он не спас моего папу. Хотя у меня был любопытный разговор с батюшкой после папиных похорон. Я рассказала ему о своей "договоренности". Мол, попросила Бога, чтобы он спас, а он не спас. Батюшка сказал: "Не обижайтесь на Бога, ведь никто не знает, сколько он тянул и спасал его до этого. Поймите, все мы умрем". И я вспомнила про то, как папа реально только чудом оставался жив, а потом подумала, зачем тогда он его спасал? Чтобы он дольше мучился? В общем, понимаю, что религия бы мне помогла, но я не могу больше верить. От того и плохо вдвойне.
Я не знаю, как все это пережить. Понимаю, что нужно дать себе время, но плохо и больно мне сейчас. В гробу лежал словно не он. А рядом стояла его фотография. Где он улыбался. Глядя на фотографию меня поражала абсурдность ситуации, это же папа, его не может не быть. Но его не было. Прощание у дома, поездка в катафалке, отпевание в церкви - все это было. Похоронили его рядом с лучшим другом, который ушел из жизни пару месяцев назад. Я сказала ему "пока, пап" в последний раз. Под глухие звуки осыпающейся на гроб земли - я думала о том, что больше не будет его поздравлений в дни рождения, не будет его смеха, его голоса, его шуток, его крепких объятий. Не будет его. Теперь папе навечно 52. И это единственное, что останется навсегда.